– Где остальные?

– Каюзака я оставил в Амьене с нависшим над нимобвинением в сбыте фальшивых денег, – сказал гасконец, обтираясь мокрымполотенцем. – Когда мы расстались, он выглядел чрезвычайно довольнымжизнью – после долгого воздержания от драки колотил скамейкой с полдюжиныпротивников, и вид у него был крайне воодушевленный, я бы даже сказал,одухотворенный… Надеюсь, с ним все обойдется.

– А де Вард?

– О, граф в полной безопасности. Он лишь потерял коня,но, я ду…

Он замолчал и обернулся к резко распахнувшейся двери.Быстрым шагом вошел кардинал Ришелье, одетый испанским грандом, с висевшей нашее маской. И отрывисто спросил:

– Все в порядке, д’Артаньян?

Выпрямившись, сжимая в руке полотенце, – он от волнениясжал ткань так сильно, что с нее на пол ручейком струилась вода, –гасконец лихорадочно искал слова, способные кратко, но исчерпывающе передатьвсе, что им пришлось пережить: лондонские треволнения, вполне реальную угрозупыток и бесславной смерти, морское путешествие, бешеную скачку по Франции,вдруг ставшей чужой и враждебной. Быть может, и не было таких слов…

В конце концов он просто сказал:

– Вот…

И с сияющими глазами протянул кардиналу на мокрой ладоникожаный мешочек. Нетерпеливо распустив ремешок, кардинал вытряхнул на ладоньхолодно сверкнувшие алмазные подвески, и его лицо озарилось такой радостью, чтодля д’Артаньяна это стало прекрасной наградой.

– Д’Артаньян, вам нет равных, – тихо сказал Ришелье,завороженно любуясь игрой света внутри кристаллов, самых обычных на видстекляшек, но по какому-то древнему уговору считавшихся едва ли не мерилом всехценностей. – Судьба королевы Франции была в ваших руках… впрочем, она итеперь остается в наших… Быстрее одевайтесь, и пойдемте. Вы тоже, деКавуа. – Его лицо озарилось спокойной улыбкой триумфатора. – Неисключаю, что его величество захочет отдать некоторые распоряжения, которые невсякому поручишь, и на этот случай под рукой нелишне будет иметь капитанагвардейцев…

«Волк меня заешь, прав Планше! – подумал д’Артаньян,торопливо натягивая маскарадный костюм и надевая маску. – События-тогрядут точно исторические!»

– Что с остальными? – спросил Ришелье, нетерпеливоожидая, когда гасконец кончил завязывать тесемки маски. – Нужно кого-товыручать?

– Каюзака, пожалуй, – сказал д’Артаньян. – Онзастрял в Амьене, мы попали там в засаду…

– Я распоряжусь, чтобы нынче же отправили верховых кинтенданту провинции. Идемте, господа, идемте!

Буквально через минуту они вошли мимо почтительнопосторонившегося гвардейца в будуар королевы. Она была уже полностью одета вбархатный лиф жемчужно-серого цвета с алмазными застежками и юбку из голубогоатласа, всю расшитую серебром. Рядом стоял король Людовик Тринадцатый в изящнейшемохотничьем костюме из зеленого бархата. Больше никого, кроме них, в комнате небыло.

Д’Артаньян, скромно поместившись за спиной кардинала бок обок с капитаном де Кавуа, с первого взгляда ощутил разлитое в комнатенапряжение. Едва они вошли, королева бросила на них столь беспомощный ипотерянный взгляд, что д’Артаньян один краткий миг чувствовал себя виноватым,но тут же это превозмог – в конце концов, никто не заставлял гордую испанкутворить все то, что она творила, и она была достаточно взрослой, чтобы пониматьвозможные последствия…

Король же… Такого короля д’Артаньян еще не видел: егохристианнейшее величество, стоя в непринужденной и даже небрежной позе увычурного столика, взирал на супругу холодными, немигающими глазами змеи,зачаровывающей несчастную птичку, коей предстояло вскоре быть проглоченной.Взгляд его был поистине змеиным – и д’Артаньян искренне порадовался, что это нена него так смотрит человек, держащий в своей холеной руке судьбы всех безисключения населяющих Францию…

Казалось, королева вот-вот рухнет в обморок.

– Тысяча чертей! – воскликнул король, оборачиваяськ вошедшим. – Где вы бродите, господа? Вы пришли как раз вовремя, чтобыстать свидетелями интереснейшего разговора… – он с улыбкой выдержал паузу,в которой было что-то безусловно садистское.

«Она, конечно, насквозь виновата, и я ни о чем нежалею, – смятенно подумал гасконец. – Но беда в том, что этот оченьуж мелок, такие вот вспышки гнева еще не означают твердости характера и величияличности. Но что поделать, если ты обязан служить именно этому человеку,имеющему то ли счастье, то ли несчастье быть символом…»

Король продолжил мягчайше:

– Я только что выражал удивление ее величеству,монсеньёр, интересуясь, по какой причине ее величество, несмотря на моевысказанное самым недвусмысленным образом желание, несмотря на мою прямую волю,так и не надели на сегодняшнее празднество мой подарок, алмазный аксельбант… Иответа я, что удивительно, так и не получил, хотя речь идет о чрезвычайнопростом деле… Не соблаговолите ли ответить наконец, сударыня?

– Боюсь, ее величеству просто невозможно было выполнитьпросьбу вашего величества, – сказал Ришелье самым обычным тоном. –Поскольку невозможно надеть то, чего у тебя нет, то, что находится за сотню льеотсюда…

– Боже мой! – в наигранном удивлении поднял бровикороль. – Что вы хотите сказать столь интригующим заявлением, кардинал?

– То, что подвесок у королевы нет, – продолжалкардинал. – Ревнуя о спокойствии короля, я следил за странными поступкамигерцога Бекингэма в бытность его при французском дворе и убедился, что он имелдерзость домогаться благосклонности ее величества. О, конечно же, искания егобыли дважды с негодованием отвергнуты ее величеством, как в Амьене, так и вПариже, ночью, в Лувре, во время болезни вашего величества, заставившей васостаться в Компьене… Что бы ни твердили злые языки, я уверен, что ее величествооставалась примером супружеского долга…

– В самом деле? – еще выше поднял бровикороль. – Нет, в самом деле? Ах, как похвально, сударыня… Так что там сподвесками?

Ришелье продолжал:

– Во время ночного свидания в Лувре ее величествоизволили подарить герцогу аксельбант, тот самый, что ей подарили вы, вашевеличество. О, я не сомневаюсь, что королева поступила так исключительно изжалости к незадачливому воздыхателю, желая подсластить горькую пилюлюрешительного отказа… Беда в том, что герцог настолько мало дорожил подарком еевеличества, что преспокойно передарил его в Лондоне другому лицу – а уж оностало распродавать подвески поодиночке, бродя по ювелирным лавкам. За моейспиной стоит человек, только что вернувшийся из английской столицы, где ему почистой случайности удалось приобрести два последних подвеска… Не угодно лиудостовериться?

И он протянул королю алмазы. Его величество с невероятнымпроворством выхватил у него подвески отнюдь не королевским жестом, поднес их кглазам…

Зловещая пауза тянулась, казалось, часы. Наконец король, нина кого не глядя, зажав подвески в кулаке так, что меж пальцев, полноевпечатление, вот-вот должна была закапать монаршая кровь, спросил ледянымтоном: